Неточные совпадения
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох в
башке! — Прокашлялся и продолжал более чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж не говорит. — Взял со стола цепочку с образком, взвесил ее на ладони и сказал, не удивляясь: — А я
думал — она с филологом спала. Ну, одевайся! Там — кофе.
«Неотесанная
башка», —
подумал тогда Самгин, а теперь он
думал о звериной ловкости парня: «Толкни он жандарма на несколько секунд позже, — жандарм попал бы под колеса паровоза…»
— Добро ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. — Я знаю твой умысел: ты хотел, ты рад был случаю сжечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой дед. Ты
думаешь, я не знаю, о чем говорил ты сего вечера с Ганною? О! я знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой
башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
— Мы ему
башку отвернем, старой крысе! — ругались рабочие. — Какое время-то стоит — это надо
подумать…
— Вот, — говорил Ситанов, задумчиво хмурясь, — было большое дело, хорошая мастерская, трудился над этим делом умный человек, а теперь все хинью идет, все в Кузькины лапы направилось! Работали-работали, а всё на чужого дядю!
Подумаешь об этом, и вдруг в
башке лопнет какая-то пружинка — ничего не хочется, наплевать бы на всю работу да лечь на крышу и лежать целое лето, глядя в небо…
— К холере? — сомневаясь, повторил Ключарев и,
подумав, продолжал: — Вдруг бы да въявь — пришёл такой огромный человек, взял бы это колокольню за шпиль, да и начал садить ею по домам, по крышам, по
башкам…
— Милый! Заросла наша речка гниючей травой, и не выплыть тебе на берег — запутаешься! Знаю я этот род человеческий! Сообрази — о чём
думают? Всё хотят найти такое, вишь, ружьё, чтобы не только било птицу, а и жарило! Им бы не исподволь, а — сразу, не трудом, а ударом, хвать
башкой оземь и чтобы золото брызнуло! Один Сухобаев, может, гривенника стоит, а все другие — пятачок пучок! Ты их — брось, ты на молодых нажми, эти себя оправдают! Вон у меня Ванюшка, внук…
— «Это верно, говорит, заклеили, дай бог тебе здоровья, а только вот што, этто
башка у меня трешшыть, так
думаю, заодно и напротив
башки чего-нибудь дашь».
Матрена. Да
подумай ты сам, дубовая
башка, сам
подумай!
— А если хрестьянин за это тебе, собаке, голову долой — а? Секим
башка долой — а? — произнес азартно, возвышаясь в это время, очевидно пьяный голос. — Ты
думаешь, что тебе век куру с маслом есть!.. А я теперь, может, и сам хочу куру с маслом есть!
Мелания. Еретик!
Подумай — что лезет тебе в нездоровую-то
башку? Ведь — понимаешь, ежели бог допустил дьявола соблазнить тебя, — значит, бог от тебя отрекся.
— Но между дурацкою
башкой Ванскок и моею головой, я
думаю, вы допускаете же какую-нибудь разницу.
— «Завелись, говорят, доктора у нас, так и холера пошла». Я говорю: «Вы
подумайте в своей
башке, дайте развитие, — за что? Ведь у нас вон сколько народу выздоравливает: иной уж в гроб глядит, и то мы его отходим. Разве мы что делали, разве с нами какой вышел конфуз?…»
«Поговорить бы с этим бурбоном, —
думал он, — вбить бы ему в глупую
башку, что он болван, дурак… что я его вовсе не боюсь…»
— «Завелись, — говорят, — доктора у нас, так и холера пошла». Я говорю: «Вы
подумайте в своей
башке, дайте развитие, — за что? Ведь у нас сколько народу выздоравливает; иной уж в гроб глядит, и то мы его отходим. Разве мы что делали, разве с нами какой вышел конфуз?» В комнату неслышно вошел высокий парень в пиджаке и красной рубашке, в новых, блестящих сапогах. Он остановился у порога и медленно оглядел Степана. Я побледнел.
Сила большая ваша!», «Вы
подумайте в своей
башке, дайте развитие, — за что?..»
— Да что тут не знать-то, видела я вечор, как вы прощались, ну, сейчас мне в
башку и въехало… Кажись,
думаю, обоих проняло… Он-то весь на ладони, а об вас-то, Дарья Николаевна, было у меня сумление, а ноне, с утра, как я на вас погляжу, погляжу, вижу, что и здесь, значит, тронуло…
— И я
думал, и я рассчитывал, как ты, кажется, эта
башка не глупее твоей (здесь Никласзон покачнулся вперед, поставив стул на пол, и ударил себя пальцем по голове), — а пришлось свести все думы и расчеты на одно: согласиться выполнить требование Паткуля.